Читать интересную книгу Как бы волшебная сказка - Грэм Джойс

– Какое имя? – спросил Ричи.

– Просто распишись.

Ричи подписал, получил десятку, которую сунули ему в руку, и тип растворился в шумной толпе пьющих.

– Мерзкий хмырь, – сказал один из «Псов».

Ричи надул щеки, помотал головой и убрал компакты в сумку. Вернется за своим хозяйством позже. Протискиваясь сквозь поддатую толпу, он удостоился нескольких одобрительных шлепков по спине: «Отлично, Ричи», «Не растерял запала, сынок», «Полный блеск, Ричи, кореш».

Он вышел из зала и направился на поиски Тары.

21

В прозаический век, как ни в какие иные времена, уважительное отношение к сказкам есть дело первостепенной важности.

Чарльз Диккенс[31]

Бар был старейшей частью паба «Призрачная карета». Там был низкий потолок с выступающими балками, а по неотделанным кирпичным стенам развешена разная украшенная медью конская сбруя. Помещение мерцало отраженным от меди и латуни светом. Ричи нашел Тару за столиком в углу, ее тонкая, цвета слоновой кости рука лежала на пустой столешнице. Темные очки она так и не сняла.

Он спросил ее, что она будет, и Тара попросила заказать ей «укус змеи» – смесь биттера и сидра с рюмкой черносмородинового ликера, нелепый коктейль, который они обычно пили, когда были малолетками. Для Ричи напитки в «Призрачной карете» были за счет заведения. Себе он заказал более благоразумные пинту биттера и виски на запивку.

Он поставил стаканы на столик и опустился рядом с ней. Попытался заглянуть в ее глаза за очками. Подумал, что она скрывает взгляд. Она подняла «укус», сделала глоточек и осторожно поставила стакан на столик.

– Сними, пожалуйста, эти очки.

– Свет режет мне глаза.

– Все же не могла бы ты снять их?

– Зачем?

– Чтобы можно было поговорить.

– Говори ртом. Не глазами.

Ричи ничего не ответил на это.

Тара вздохнула и сняла темные очки, сложила их и пристроила рядом со стаканом. Ресницы ее трепетали. Искоса посмотрела на него.

«Господи!» – подумал он, Женевьева была права. Тара выглядела неправдоподобно молодо.

– Так что у тебя с глазами?

– Слишком чувствительны к свету.

– К врачу ходила? К окулисту?

– Нет.

– Стоит сходить. Провериться. – Он пригубил пиво, и пена оставила след на его верхней губе.

– Наверно, стоит.

– Не откладывай. Пока не зашло слишком далеко.

Ричи проглотил виски и сморщился, не от вкуса скотча, а от вспышки головной боли. Постукивая стаканом о стол, он смотрел на пожилую пару, обнимавшуюся у двери. Двадцать лет назад его и Тару вышвырнули из этого самого паба за слишком страстный поцелуй.

– Похоже, тебе особо нечего сказать, – хмыкнул он.

– Да. Нечего.

Сам не зная того, Ричи перешел на скороговорку, как разговаривал с Тарой двадцать лет назад:

– Я к тому, что Питер мне выложил, ну, выложил эту гребаную историю, какой ты ему мозг парила. Это ж блеск, просто блеск. Вернуться домой с такой туфтой. Наплести с три короба, Тара, с три короба, всегда знал, что фантазия у тебя отлично работает, но думать кого-то обмануть такой историей… Но нет худа без добра. Это не просто слишком, а… как я представляю, слиииишком несуразно, чтобы люди поверили, – двойной обман, полный абсурд, безрассудство.

– Ты прав.

Он снова заговорил нормальным языком:

– Двадцать проклятых лет, Тара. Двадцать. Я чуть не сгнил в тюрьме за то, что будто прикончил тебя, знаешь ты об этом? Я сидел в тюрьме. Двадцать лет я, – он стукнул себя по голове, – все думал, ломал голову.

Пожилая пара у двери оглянулась на громкий голос Ричи.

Тара потянулась через столик погладить руку Ричи, но он отдернул ее.

Некоторое время они сидели, храня невыносимое молчание.

– Ты играешь теперь просто поразительно, – сказала она.

– Да?

– Правда. Поверить не могу, как изменилась твоя игра.

– Ну, за двадцать-то лет можно было немного наблатыкаться, да?

– Но похоже, ты достиг того, чего добивался. Так хорош, как всегда хотел. Даже лучше.

– Где ты была, Тара?

– Не знаю.

– Что? Не знаешь?

– Нет, не знаю. Я не прикидываюсь. Просто не знаю. Могу объяснить шесть месяцев, а потом провал в девятнадцать с половиной лет. Я хожу к психиатру. Он решил помочь мне восстановить в памяти пропавшие годы. И прежде чем ты что-то скажешь, знай, я не жду, что ты мне поверишь. Не жду ничего, кроме оскорблений, гнева, презрения и непонимания. Можно теперь я надену очки, потому что свет действительно режет мне глаза?

Ричи в упор посмотрел на нее. Ее лицо как будто ни на день не постарело с тех пор, как он видел ее в последний раз. Сейчас его покрывал приятный загар, какого у нее никогда не было – рыжевато-коричневого или золотистого оттенка, который шел ей. Заглянув ей в глаза, он увидел в них боль, но также и юность, кристально чистый источник. Показалось, что вокруг глаз пролегли тоненькие серебристые морщинки смеха, которых не было прежде. Однако было в ее поведении нечто, чего раньше тоже не было, словно что-то грузом давило ей на плечи. Может, некое знание, но что бы это ни было, оно было новым.

Ричи кивнул, и она снова надела очки. Ему пришло в голову, что, возможно, она просто прячется за очками, пользуется ими, чтобы он не прочитал по ее лицу истину. Болезненная чувствительность глаз – удобный предлог для людей, не желающих, чтобы их раскусили.

– Ты правда не знаешь, где была? Что, у тебя амнезия? Память утратила?

– Видимо. Кроме шести месяцев. Которые помню очень ясно.

Ричи в раздражении отвел взгляд от нее и в этот момент заметил, что кто-то зло сверлит его глазами сквозь стеклянную вставку в двери бара. Это был тот человек, что все вечернее выступление пристально смотрел на него.

Он безмолвно, одними губами, крикнул:

– Чего надо, ублюдок?

Тара обернулась, чтобы посмотреть, на кого обращен злой взгляд Ричи, но было слишком поздно – человек исчез.

– В чем дело?

– Какой-то тип докапывается.

– Кто?

– Понятия не имею, но, если он не отвяжется, я ему врежу по роже.

Она улыбнулась вымученно:

– В этом ты ничуть не изменился.

Она потянулась, чтобы коснуться его, и на этот раз он позволил ей погладить тыльную сторону руки. Он покачал головой:

– Как собираешься возвращаться домой?

– Пойду пешком.

– Это ж почти две мили.

– Когда-то нам ничего не стоило пройти две мили. Или десять. Шли десять миль домой с концерта какой-нибудь дерьмовой группы.

– Я тебя подвезу.

– Нет, спасибо. Я видела, сколько ты убрал за вечер на сцене. Нагрузился о-го-го как.

– Тогда я пойду с тобой до дома.

– Ни к чему.

– Нет, я провожу. Никогда не знаешь, на кого можно напороться.

– Ладно.

– Допивай, и пойдем.

– Еще нет одиннадцати. Хозяин еще не объявлял, чтобы делали последние заказы.

– Все изменилось. Больше не объявляют, – сказал он. – Это все ушло.

Ричи собрал гитару, усилитель и прочую аппаратуру и сложил в свой универсал на стоянке паба. Он собирался проводить Тару, затем пройти еще милю до своего дома, а машину забрать утром.

Прежде чем запереть машину, он протянул Таре один из компакт-дисков.

– Возьми. Может, послушаешь, – сказал он.

– Это компакт-диск, да?

– Типа того.

– Никогда, вообще-то, не слушала компактов. Помню, как у тебя только и было разговору, что кассеты вытесняют винил. А теперь компакты вытеснили кассеты.

– Издеваешься, да?

– Нет. Я видела несколько в доме у мамы с папой. Это же просто диск, правильно?

– Ладно, идем.

Они отправились по пешеходной дорожке и через несколько сотен метров подошли к воротцам, за которыми начиналось поле.

– Идем по Барсучьей тропе?

– Конечно.

Тропа пересекала поле, потом бежала вдоль тощей рощицы; дальше узкая тропинка поднималась на вершину холма, откуда, извиваясь, вела к дому Мартинов. Они много раз проходили этот путь в прежние годы в темноте или при свете луны вдвоем, иногда с Питером, но чаще вдвоем и взявшись за руки. Никто другой не называл этот путь Барсучьей тропой. Они же называли его так потому, что как-то ночью, возвращаясь из «Кареты», увидели посредине тропы огромную зверюгу в черно-белую полоску; барсук замер и уставился на них чуть ли не в изумлении, прежде чем удрать.

Не один весенний вечер до исчезновения Тары провели они, лежа в траве после вечера в «Призрачной карете» и занимаясь любовью, там-то она и забеременела.

– Можно, я расскажу, что мне приснилось прошлой ночью? – спросила Тара, когда они вышли на полевую тропу; трава была все еще припорошена снежной пылью; снег блестел под восковой луной, подмерзшая земля скрипела под ногами. – Надеюсь, мои сны раскроют, что творится со мной. Я хотела рассказать их мозгоправу, но он не проявил интереса. Я всегда думала, что психиатров должны интересовать сны.